теряется - но все равно до губ

Иван Андрусяк

МАРЬ

Стихи в переводе Анатолия Птицына

. . .

у яслей Господних

поет струна

так тонко

приходят дети

и у окна

поют звонко

а геликоны

в прозрачную ночь

басами дуют

и к месяцу

сбегаются

звездочки-дочки

и колядуют

. . .

чу слышите... тихонько вирши тают

безгрешные и светлые, как то

к чему я их и ныне искушаю

сейчас, когда открылся целый мир

они еще как-будто бы живут

а может я их просто вспоминаю

. . .

теряется – но все равно до губ

а вырвется – из губ слова – навылет

когда разрежешь непокорный луб

как будто кожу – чтоб ростки всходили

под мантией упертым письменам

не суждено довеку всплыть наружу

а ты берешь за букву – как за душу

и поворот оси – и вот весна

находишь – смысл эпох и краски лет

теряешь – мир уж не проговорится

летит из рук отпущенная птица

но ты узнал уже – что ты – поэт

. . .

а те снега

шляхетного покроя

такие белые

как Божья благодать

пусть за тобою

тихо шелестят

и холод пусть –

и морок – за тобою

и тишину

восторженно рифмуя

вдохни – и мир

пускай не выдыхает

стекает из тебя –

в тебя втекает

миг превращая

в почку золотую

а почка

продышала сквозь кору

такую тонкую –

пока не очерствела

и слово первое

и сон и даже тело

как черенки

летают на ветру

. . .

сердечки крыльев будто симметричны

разрезам глаз – к ним тянет и влечет

но в кратеры изящные столицы

пыльца от них бессмысленно течет

лишь на краю, где прожилки нежнее

зрачок – как мака малое зерно

ты затаился в глубине теней и

там тебя заметило оно

где месяц спрятан в тучах, где все тайно

пусть озарение рассеивает тьму –

найди ее, согрей ее цветами

пыльцу, что не досталась никому

у кратера осыплются края

и месяц переполнит мира лунку

пройди где рвется – по дуге, по струнке

она ведь не взошла, она твоя

и прорастет, согретое теплом

и чернозем, и там, где все горит

зерно земля впитает и родит

и вдруг взмахнет, пускай одним крылом

. . .

и сирый дождь

и темный сок колодца

подались второпях

навстречу тьмы

их капельки – вселенные –

без солнца

такие же просевшие,

как мы

как звуки в горле,

скованные сроком

а ну, достань их –

выпиты дотла

и дождь несчастный,

и колодца око

как совы щурясь смотрят

из дупла

местами их истлевшая

одежда

приоткрывает слабые тела

как будто бы

сама природа держит

то слово теплое

за горло догола

тот дождь несчастный

этот влажный просвет

меж туч текущих

словно ледоход

но желтый пар

сквозь лунный дымоход

перетекает щекоча

и просто

. . .

а вот

колодцы

сбежались к воде

пьют тихо

боясь разбудить

высматривая в небе

розовую тучку

с белым пятнышком на груди

с журавликом на плече

несется малыш

крыльями деревянными

мельтеша

а в глубине – у самой воды

солнечным зайчиком

вспыхивает душа

. . .

береженого

держит лед на губах

воздух свеж

и душе не душно

расползается мир

который пропах

чем-то добрым

и равнодушным

но не тех бережет

кто растерся зря

кого совесть

уже не гложет...

семена краснеют

белеет заря...

чем поможешь?

. . .

ты хочешь подарить постскриптуму ночному –

из выросших дождей – ну да – какая малость –

хрустальный горький крик искомкав как солому –

так истина хрустит – наверно показалось –

ты хочешь... а воде так хочется воды

вода уносит тень, уносит страхи птичьи –

и белое лицо упрятало обличье

подальше от воды... подальше… от беды

. . .

хвоя с ладоней стирается медленно – по́том

тянет коренья как свет – именами вперед

осень приходит и тихо касается – кто ты?

будто с осота обиженно сочится мед

как оберегом себя очерчу этим травным кругом

где то на поле скачусь и останусь расти

желтые крохи – стелятся осы над лугом

долго и близко летают пытаясь спасти

. . .

за роскошным притоном грязной как свет арагвы

тень стола одинокая в пепле забытых магов

в желтом праве на ветер где бритва в память о ягве

убегает из лака ножен в которых мошки

отложили яйца и прилипли бабы и пальцы

разомкнули вечерю а там ни стекла – ни чарки

ахилея с водой пережеванные как скитальцы

и оранжевых душ губастая мокрая калька

убежать от идеи как окопник бежит из полона

перепрыгнуть рыб безродных и чернобровых

а дорога к востоку – вперед – словно икона

но ее размывают вчерашние ливни на теплой глине

а где глубже – бессмертие как пепел смывает с пальцев

кундалин крематорий коронка в четвертом зубе

распадается время в надежде что можно распасться

осыпается ливень как алыча на срубе

и нет среди нас ни привкуса и ни страха

небо желтое тут на канате истлевший иней

я искал одиночества разрезая головку мака

а нашел только солнце зеленое как личина

. . .

гадючий дождь покорность и спасенье

гадючий сад где выкрики и стаи

и одиночество что семечки лузгает

над телом молодого самурая

реликтовый передосенний гомон

и всадники что собраны с полсвета

месить гавно коронного маразма

четыре дня как те четыре лета

блистательно сражаются за разум

предательство – лишь на начало вирша

и обереги катятся как крылья

белеет живота пустая ниша

что для меча героику раскрыла

то лоно доли – меч в него – и станешь

обыденно над голыми богами

то на дожде вершит последний танец

так выживают полные оргазма

книжкопродавцы в ложе по колено

и тихо расползается по хазам

не защищенное пустое поколенье

. . .

измерить это запахом ли проком

безумие – решишься или нет

шкала рыданий как вериги за пророком

распишет все как вилы по воде

разгневаться и то не хватит муки

удрать не сможешь – так решись остаться

но и палач клеймящий пару рук

ни грамма не отложит от цикуты

я постелю унынью у лица

пускай живет для нас на разговенье

ведь говорят безумие – пчела

не мучайтесь – пришейте ей коренья

но мертвецы поверху не растут

им армия защитников не снится

вопросов разъедающая ртуть

прохожим не расслаивает лица

чего ж они на глаз – как на удар

не просекут хотя бы самых сучьих

я знаю кару – кара это дар

теплее и надежнее всех сущих

. . .

и люди и очи и воды и зори и там

где звук разговелся в зеленом зверином море

и нет никого – никого кто вывел бы сам

диезы – бемоли – диезы – бемоли – диезы – бемоли

и ливни как-будто прыщи на жирной земле

занудные скучные джинсы на теле декарта

и голоса мои с неба – сводящие зубы как кварта

в ладонях они колыхаются словно желе

мы вместе зимуем – и по фиг каштаны цветут

и бабы и ноги и красные стекла от перца

а из бутылки разбрызгана всякая муть

до сердца доходит зараза – доходит до сердца

жует сантименты выплевывает миражи

любовь и масарство маккартни и мариконе

на бархатной бойне нисколько не весят ножи

лишь люди и зори и воды и море и кони

не то бы убил а не то бы посеял зерно

в разлитую теплую мягкую нежную площадь

лишь тени проходят они ледяные на ощупь

и снова как кони обиженно смотрят в окно

. . .

герои выжили и были

а соль сошла и все взошло

однако жало все росло

чтоб не оправдываться ими

но души тянутся к теплу

до грыжи в голове – презумпции

к теплу текучему просунутся

и выпить водки во хвалу

вся эта мерзость – плесень... блажь...

и ненасытных баб жеванье

кошачья ярмарка желаний

шинок свободы – пуля... раж...

насилие с верою в сатрапа

иудушки – богатыря

на два утра взошла зоря

и отозвалася на запах

эротика в забытых титрах

впустить ли демона? иль слово?

и трижды сквозь жаргона сито

просеянных родить нас снова

. . .

а хочется – чтоб все – и чтобы сразу же

чтоб сплющить в стену жаркое лицо –

чтоб не болеть тоскливым псориазом

и не дышать асфальтом и свинцом

а выбирать от каждого по жмене

и соли и спасения и баб

и выпрямлять извилины шаленые

пока открыт зачуханный кабак

но осень – вот и все твое ристалище –

но грязь повсюду – тлен и шум и гам...

тебе – ставаться если все останется

иль взять и сдаться – коль остался сам

и не с хлебами – синенькой цепочечкой

дедовых церквушек без окон

тихо задержаться у подстрочника

и ждать пока минует рубикон

. . .

вот прирастают крылья к стеблям

вот мозги прирастают к мискам

и хочется чтобы кара за это была

серьезнее чем по копеечке с виста

хочется чтобы солнечный луч

был лишь капризом у ката в имении

а над нашими лбами гнездилось тавро

периодического окаменения

. . .

радуются дельфины –

птицы воздушным течениям

как вода в клепсидре

ничейному мутному сну

и венками из одуванчиков

отмечают талант и влечение

и ладошками тоненькими

расхлопывают весну

так бывает страсти

неожиданной отдаешься

на алтарь и на плаху

разменивая естество

и пусть сердце

как капелька маленькая сожмется

как слова

из клепсидры вытаивая

за

жи

во

одуванчики в этих венках

на дожде в ночи

в ладони теплые

взять и целовать

за любовь что почти любовь...

что любовь почти...

и лепестками пальцев

по спине

стекать...

. . .

вот отпел – и домой

чтобы вновь отмолчаться

только ливни весной

замирают от счастья

напевал себе сам

вдохновения полон

и баклажка к губам

прибивалась как челн

а уж всех перепев

взять и вырубить днище

но ломает напев

словно плеть – топорище

. . .

пророчествами той еще поры

предвестниками времени паломного

тут погребенья тех библейских рыб

которые на хлебе переломлены

они тут солонее чем вода

или вода их делала солеными

а ты рыбак – бредешь теперь куда

застывшими своими оболонями

как в бредне – вот же – около руки

в сетях они распластанных на камне

и кажется – в них есть еще мальки

но только их не выловишь руками

. . .

ангелочки

с голубями – братьями

осени на донышке

кап... кап...

я тебе поверил бы –

да я б тебе

хоть какой –

но точно подал знак

пусть не бровью –

пусть бы хоть бровинкою...

я бы разговелся

и затих

поцелуем белым –

взял и выкупил

у холодной –

в пузырьках – воды

ветер оголил бы

небо львиное

стер из глаз моих бы

темный лак

кто – привыкнет...

что-то перемелется

в тот момент

когда подам я знак

только поцелуи

не проявлены

а душа не вылилась

в душе

собирает осень

теплых ангелов

в этот влажный

из лозы кошель

и растут туманы

словно яблоки

ловят напряженно

каждый звук

я б тебя.. да я б тебя...

да я б тебя...

просто бы

не выпустил из рук

обнял бы

и лакомо и ласково

от зари

холодной бы укрыл

под ее

таинственными знаками

я любил тебя ...

любил тебя...

лю...

НОВАЯ ДЕГЕНЕРАЦИЯ

мы не маски, мы стигмы тех масок, что ныне сошли

мы не стены, мы стоны имен, что о стены расплющены

вышли к людям – идём к ним в венках недоспелых олив

и в ладонях раскрытых доносим грехи, что отпущены

мы пророки вчерашних богов, друзья и враги

мы предтечи последнего царства великого дьявола

мы тревожим пеняем и это по-нашему гимн

мы сморкаемся в руку, и это по-нашему правило

ну а ведьмы на мётлах лишь тень позабытых чудес

вот булгаков от смеха до хрипа и кашля заходится

в сумасшедшем гробу вий прозревший едва не воскрес

матюкается сич колобродит шумливая хортица

табунами проходят отары, теряют им счет

на высоких деревьях лениво качаются пастыри

из дремучих чащоб наши души выходят на взлет

загорается небо, залитое красною пастою

розенкранц, канделябры со сцены уже убирай

гильденстерн, прогоняй за кулисы гулящую свиту

поколение мастераломится в рай

азазелло ведет под венец маргариту

ГУЦУЛЫ

Мы останемся там, где осенний туман

Нас давно уже нет, никогда нас не будет

И Говерла-гора и гора Пип-Иван

Стали точно как будни, как будни, как будни

ПорозПисаный камень своевольем имен

За которыми тьма, за которым провалы

Мы останемся там, где простуженный день

Как рассерженный кальвин

И кричит нам не горлом, а раною мир

Только что нам до мира и что нам до истин

Мы останемся там. Наших судеб пунктир –

Как дорога на пистынь

Нас хотели Сорбонны, а нам лишь бы плоть

Смотрит Дева Мария

Мы останемся там, где рыдает Господь

И молчит Гуцулия

. . .

панночка с прозрачными очами

панночка с прозрачными слезами

как бы мне хотелось научиться

с вами быть или не быть, но с вами

как бы мне хотелось бы, поверьте,

на ветрах подоблачных лаская

задыхатьcя вами, словно ветер

ароматом лета выдыхая

но ведь вы не вы, как в отраженьи,

раздвоились, бликами играя,

вы одна – застыли как мгновенье

вы другая – ходите по краю

и теперь, в нехоженую заметь,

охвативши голову руками,

я один – лелею свою память,

я другой – зарёю вслед за вами

раздвоило, занемело, сжало

капли яда – звезды в чаше неба

панночка с прозрачными очами,

быть ли с вами, иль не с вами – не быть

. . .

те тексты-женщины со смехом отдаются

прикосновеньем губ, прикосновеньем книг

а черный трон их на бумажном блюдце

как звезды тянет вниз мой старенький магнит

и снится ночью им безумный звук бетона

подземных стен точеный барельеф

и месяц как колье сжимает плоть червлену

и венам золотым разлиться не дает

те тексты-женщины они с утра стареют

но в день неведомый, когда на витражах

сорвет старинный страх на рампе крылья змея

с их гордых лон поопадает ржа

веснушками росой и листьями и златом

они к тебе придут – как сын под образа

ты должен им весь мир ты каждую заплату

обоими губами в эфире отражал

ты рвал их на куски, зализывал им раны

лелеял, как детей, и проводил сквозь нерв

теперь они твои, но почему, иване

ни одного из них не прошептать теперь

. . .

прощай гаутамо я ныне до замка дошел

корона взопрела на лбу даже в посохе дрожь

на босых дорогах найдется мой лыковый шов

у старого горла откроется лаковый нож

искать я устал – есть ведь мысли, что правильней слов

и в сене побитом, лежащем ничком у межи

названия женщин несли меж меня как венки

поэты лукавые, добролюбы – ужи ли мужи

искусство – насилье над миром, что нас как людей

хранит на ладони, а нам лишь бы вгрызться в края

а там за экватором эхо такое же, – эй!

и строки такие же точно, как эта, моя

а время, – ну только украденный ковшик вина,

где сморенный солод на ветре горячем горчит

прощай, гаутамо, я пропью этот замок до дна

а море закрою, и небо задвину – и цыть

. . .

(из поэмы «Саломея»)

я не знаю тебя

между пыточных этих машин

между этих костей

без бровей и глазных углублений

я хочу тебя завершить

как каменную бабу

я хочу знать твое имя

чтобы потерять

бросаю слово на ветер

пусть разобьется о стены

кидаю камень на ветер

пусть разотрется в песок

кидаю песок на ветер

пусть навсегда исчезнет

и все равно

хочу тебя ненавидеть

каждую ночь

. . .

за гарью, за пылью другие не видны стихии

хоругвью над хором развернуты скуки слога

вчера нам сказали сверните оглобли на киев

сегодня молчали в поля разверните снега

и дни непокорные пресные лужи в округе

понуро и долго блуждают пугают бредут

заученно роль бормочите оденьте подпруги

коней запустите в луга если те прорастут

безбожные твари и небо в прозрачных заплатах

я знаю, я вытерплю, я заверстаю шляхи

а дым над карпатами выше чем слово карпаты

но как мне разгрызть эту карму оскалом каким

осилить ли месяц ли год или жизнь – и стихию

охаять ту землю что вот не над нами взошла

вчера нам сказали оглобли сверните на киев

сегодня молчат словно в рот им набилась зола

и пресно как привкус, и просто как небо в кораллах

на тонком стекольце метелей и мыслей поток

забрали сотлели сомлели сгорели – сыграли

и мозг и язык и вечность и карма и рок

и медленны словно паломники птицы на небе

и крылья гудят напряженно как нервы гудят

над киевом горы их нам суждено заповедать

на небо дорога оглобли сворачивай брат

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

спи, моя малышка, засыпай,

все проходит, даже ночь проходит

и теплом, пролитым через край

мир к тебе и голос мой приходит

прикрывая ласковым крылом,

сонные приветливые глазки

тень моя, согретая теплом,

рядышком задремлет точно в сказке

у луны венок из звезд совьется

колыбельная проточная вода

обовьет тебя и снова оторвется

будет рядом вечно навсегда

и в прозрачном таинстве ночей

стайку звезд к востоку потянуло

спит малышка на моем плече

бог завидует, так хорошо заснула

. . .

поститься всей зиме без лжи и без измены –

и это не дано холопам или сброду

но упадет звезда и оскоромит вены

течение вина – зеленый сок природы

как сладко питие но возбуждает сушу

на рушниковых листьях тихо ша

такую мелкую и ледяную душу

вытравливает сильная душа

ей несть числа и зверь ее бесплодный

и виснет дар над волосом твоим

холопам не хватает иссушений

расщепленных во чреве у змеи

чей палец взрежу кровью загустею

меж топорами конченый песок

пустынь великую я холю и лелею

подушек упиравшихся в висок

и сонный лоск и свет под образами брызнет

и позолоты более в разы

а вот душа растрескалась так быстро

как туесочек из сырой лозы

. . .

Еще в начале ХХ ст. на берегу Ворсклы, в селе Куземине,

была церковь, сплетенная из камыша

я тебя не слышу

из камыша церквенка

где ведется служба

в стенах твоих тонких

под прозрачной дымкой

русла векового

я не знаю где ты

я не знаю кто я

где-то вековала

там в траве дорога

там бобры и рыбы

поклонялись Богу

а меж ними птицы

запахи и люди

из камыша церквенка

что с тобою будет

церковь из калины

церковь из полыни

из стеблей и листьев

из души и крови

голоса и крика

ты соборов строже

и ведь как велика

Твоя церковь Боже

и в поток небесный

где время ловит души

ты вплелась когда-то

из камыша церквушка

литургия – слышишь

там звучит и ныне

камышами дышит

Бог и Украина

я услышу кто я

я узнаю, где ты

постоим с тобою

самым поздним летом

помолившись, дунем –

свечка не воскреснет

и старенькие ступим

в тот поток небесный

. . .

Говорят, что в Сиготе ли, а может где-нибудь еще,

продают чертенят в бутылках; но их никто не решается

покупать, потому что придется отречься от Иисуса Христа

и Матери Божьей

Из легенды, записанной В.Гнатюком в 1912 году в Розтоках –

тех, что на правом берегу Черемоша

вот так базар – ни совести, ни страха

а только торг, азартней даже спорта,

товар чудной – в бутылках чертенята

так покупайте, покупайте черта!

домашнего – на разную нужду

на все дела старательный и падкий

кому какой, простите, по нутру

вот и берите черта за десятку

бери, хозяин, он совсем ручной

приглянет за детьми, хозяйством в оба

еще и ласковый – лишь только помани

и он уж твой – отныне и до гроба

кого на свете этим удивишь?

нет на земле ни веры и ни страха

не беспокойтесь, совесть ведь не мышь

не прогрызет припаса и рубаху

бутылку надо или может две?

берите на подарки и на взятки

и если есть заботы в голове

купите черта – будет все в порядке

откройте пробку – вот он, только ваш

он будет с вами с ним вы и помрете

вы все равно забыли Отче наш

купите черта, что ж вы не берете?

вы тоже там – в бутылке – там на дне

с копытами – на голове рога ветвятся –

вы тоже черти – правда или нет?

да только стыдно людям признаваться

что жизнь базар – не совесть и не страх

здесь некогда и некому бояться

чудной товар – черти в бутылях

неходовой, но надо распродаться

. . .

фея каштановая над городом –

полузеркало полуптица

кто бы ее отразил

кто бы ощебетал

смеется себе над киевом

а киев над ней смеется

целится в нее из рогатки

гонит в чужие места

да сколько того киева –

тут и так тесно

негде сесть ворону

не видно травы из окна

начнешь например в голосееве

орать свои песни

едино до воскресенки

не долетит ни одна

а ведь пока совьешь гнездо

в белом ситце каштана

а ведь пока его выстелешь

пухом росистым

глянешь – а того киева

уже не станет

разве что на верхушечку дерева

тебе попроситься

укачаешь ее как дитя –

фея каштана

пятипалым желтым листочком

укроешь от мира

месяц его отразит

а ты рано – рано

куда то себе ущебечешь

может быть в ирий

СОДЕРЖАНИЕ

у яслей Господних…

чу слышите... тихонько вирши тают…

теряется – но все равно до губ…

а те снега…

сердечки крыльев будто симметричны…

и сирый дождь…

а вот…

береженого…

ты хочешь подарить постскриптуму ночному…

хвоя с ладоней стирается медленно – по́том…

за роскошным притоном грязной как свет арагвы…

гадючий дождь покорность и спасенье…

измерить это запахом ли проком…

и люди и очи и воды и зори и там…

герои выжили и были…

а хочется – чтоб все – и чтобы сразу же…

вот прирастают крылья к стеблям…

радуются дельфины…

вот отпел – и домой…

пророчествами той еще поры…

ангелочки…

Новая дегенерация

Гуцулы

панночка с прозрачными очами…

те тексты-женщины со смехом отдаются…

прощай гаутамо я ныне до замка дошел…

я не знаю тебя…

за гарью, за пылью другие не видны стихии…

Колыбельная

поститься всей зиме без лжи и без измены…

я тебя не слышу…

вот так базар – ни совести, ни страха…

фея каштановая над городом…

Иван Андрусяк родился в 1968 году в с. Вербовец Ивано-Франковской области (Гуцульщина, Украина). По образованию филолог. Живет в Киеве, работает журналистом и литературным редактором.

Дебютировал в начале 1990-х как участник резонансной литературной группы «Новая дегенерация». Автор десяти поэтических сборников – «Депресивний синдром» («Депрессивный синдром», 1992), «Отруєння голосом» («Отравление голосом», 1996), «Шарґа» (название на гуцульском диалекте, обозначает пронзительный ветер с дождем и снегом, 1999), «Повернення в Ґалапаґос» («Возвращение в Галапагос», 2001), «Сад перелітний» («Перелетный сад», 2001), «Дерева і води» («Деревья и воды», 2002), «Часниковий сік» («Чесночный сок», 2004), «Храбуст» (диалектное слово, значение которого близко к русскому «марь», 2008), «Писати мисліте» (в названии книги обыгрывается название буквы «м» в староукраинском алфавите, 2008), «Неможливості мови» («Невозможности языка», 2009, готовится к печати). Также издал книгу прозы, два сборника литературно-критических статей и шесть книг для детей. В его переводах вышли книги Анджея Бурсы, эдварда эстлина каммингса, Томаса Стернза Элиота, Михаила Яснова, Анны Политковской, Сергея Махотина, Чарльза Диккенса и др.

Книги Ивана Андрусяка были отмечены литературными премиями, входили в «короткие списки» различных украинских book-рейтингов. Стихи печатались в переводах на польский, английский, немецкий, португальский, чешский, белорусский, армянский, азербайджанский, словенский, русский и сербский языки.

Анатолий Птицын родился в 1955 году в г. Батуми (Грузия). Жил в Баку (Азербайджан) и Наумбурге (Германия), Получил музыкальное образование. Сейчас живет в Киеве, работает в книжном бизнесе.

Автор сборника стихотворений «Поэзия ЗаЗемелья» (1999) и ряда книг для детей, которые вышли на русском и на украинском языках, – «Руселька и Волшебные одуванчики Абалана», «Дядя Федя и К°», «Эльфы из Поперечки и Чаша Счастья», «Черная полоса», «Дон Привидон», «Дом с привидениями», «Лопухатое счастье», «Анатолий Птицын о Шолом-Алейхеме, Януше Корчаке, Фрице Крейслере, Мыколе Лукаше, Матери Терезе», «Ниточка и Ложкин»; еще несколько книг для детей написаны им в соавторстве с украинскими писателями.

Исполнительный директор Украинской ассоциации художественно-социальной литературы, член Международной ассоциации писателей-баталистов и маринистов.